белья широкий бархатный пояс.
— Ну что ж, посмотрим, что у нас тут, — усмехнулся мужчина. — Ага. Маленькие прозрачные камушки. Уж не бриллианты ли? А, мисс Кэрриган?
— П-пож-жалуйста, не уб-бивайте меня. Всё возьмите, только не уб-бивайте.
Женщина плюхнулась на колени, закрыла лицо руками и разрыдалась.
— Ну что вы? Как можно, мисс? Мы же не звери.
«Фермер» молча кивнул двум выбравшимся из «Хамви» бойцам. Те, встав перед лежащими на асфальте людьми, синхронно передернули затворы…
Через минуту всё было кончено. Раненых добивали одиночными в голову.
Зажавшая уши Элизабет Кэрриган дёргалась при каждом выстреле и наклонялась всё ниже и ниже, пока, наконец, не уткнулась носом в асфальт.
— Прошу прощения, мисс. Но по-другому я поступить не мог, — развел руками лжефермер. — Это свидетели, а они никому не нужны. Ни мне, ни вам, ни вашему папеньке. Он, как я понимаю, уже ободрал собственный банк на три миллиона, придется теперь раскошелиться еще на столько же. Я полагаю, это не слишком большая сумма, чтобы его единственную дочурку вернули ему живой и здоровой… Я правильно говорю, мисс Кэрриган?
Женщина прижала руки к груди и принялась мелко-мелко кивать. По её лицу текли слёзы и тушь.
— Всё, парни! По коням! Полицию дожидаться не будем.
Бойцы подхватили под руки продолжающую истерически вздрагивать мисс Кэрриган и потащили к машине.
«Ворон» вздохнул и повернулся к стоящему рядом Смайли:
— Двадцать восемь покойничков. Столько за раз у меня ещё не было. Тебе их не жалко, Беспокойный Барсук?
— Нет, Поющий Койот. Мне их не жалко, — покачал головой сообщник. — Эта страна преступна. Все её граждане, чьи предки прибыли сюда из-за океана, тоже преступники. А мы лишь вершим приговор.
— Но ты ведь тоже прибыл в эту страну из-за океана.
Джеймс коротко усмехнулся.
— Да, прибыл. Но, к счастью, я не её гражданин…
С Найджелом Гудэхи, или «Вороном», как называли его сослуживцы, Шмулевич познакомился заочно, через профессора эМТиАй Лайона Мафлина. Гудэхи и Мафлин были коренными американцами — натуральными, «индейской национальности», из племени акома. Их язык Яков выучил за год, а учить начал после первой же встречи с профессором. Израильский репатриант был попросту поражен силой духа и интеллектом «старого индейца», добившегося всего в жизни самостоятельно, без какой-либо поддержки извне. Даже имя себе профессор полностью переиначил из родового: Лиуону (Рычащий) превратилось в Лайон, Молимо (Медведь, Идущий в Тени) — в Мафлин. Его «воспитанник» Поющий Койот ограничился половинчатой «трансформацией»: «фамилию» оставил прежнюю — Гудэхи (Койот Идёт), а имя взял новое — Найджел. По звучанию оно напоминало Гээджии, переводимое с акома как «Ворон».
Оба, и Лайон, и Найджел, были, в определенном смысле, расистами. Они признавали возникшее на их земле государство, но не считали себя чем-то ему обязанными. «Рано или поздно, — говорил Мафлин, — власть над страной перейдет к тем, кто этого на самом деле достоин, к коренным жителям континента. Потому что они умнее, сильнее, праведнее всех пришлых». Как помнил Шмулевич, профессор с презрением относился к своим белым коллегам, а заодно к черным, жёлтым и прочим, не умевшим общаться на суньи, кочити, акома или навахо.
Яков общаться на акома умел. А ещё он умел говорить на языке науки…
— Что дальше?
— Это твое. Как договаривались.
Джеймс протянул «Ворону» мешочек с брюликами — свою долю добычи.
Найджел спрятал бриллианты и вновь посмотрел на сообщника:
— Ты не ответил. Что дальше?
— Что дальше? — Джеймс сделал вид, что задумался.
— Ты говорил, что хочешь отомстить, — поторопил «Ворон».
Смайли кивнул.
— И ещё ты говорил, что без меня не справишься.
Смайли кивнул ещё раз.
— Я согласился. Ты отдал мне свою долю, и теперь я спрашиваю, что теперь?
Джеймс смерил индейца оценивающим взглядом.
— Ты помнишь, где находился дом Рычащего Медведя Идущего Тенью?
— Помню. Но его уже нет. Он находился на территории Лос-Аламоса. Там сейчас лес, и половину его держат люди Маккормика.
— Я говорю не о Лос-Аламосе, — покачал головой собеседник. — Я говорю о НАСТОЯЩЕМ доме профессора.
«Ворон» хмыкнул, почесал несуществующую бороду, откинулся на спинку стула.
Он явно был в замешательстве.
Джеймс ждал.
— Ты имеешь в виду его хоган[1]? — «разродился», наконец, осторожным вопросом индеец.
Белый кивнул.
— Зачем тебе чужой хоган, Беспокойный Барсук? Там нет ничего интересного.
— Ты ошибаешься, Поющий Койот. Там есть то, что нам нужно.
— Нам?
— Да. Нам. Если ты там бывал — а ты там бывал, я это точно знаю — Рычащий Медведь Идущий Тенью наверняка показывал, где он хранит самое ценное. Так вот, мне он это тоже показывал.
— Докажи.
Джеймс вытащил из кармана и положил на стол небольшой камушек, напоминающий осколок чего-то большего.
— Схрон в центре хогана. Это обычный сейф, вмонтированный в скалу. Открывается вверх. Код говорить не буду. Ты его знаешь, как знаешь и то, что у стен есть уши.
— Верно, — не стал спорить «Ворон». — Уши у стен имеются, поэтому промолчу.
Он тоже выложил на столешницу камушек.
— Одного не хватает, — констатировал Джеймс, соединяя оба камня краями.
Сколы сошлись.
— Третью часть оберега профессор всегда держал при себе, — глухо проговорил «Ворон», а после добавил. — Брат.
— Я знаю… брат, — усмехнулся израильтянин. — Надеюсь, на этом проверки закончились?
— Закончились.
— Тогда к делу…
Из расположения Инженерного Корпуса армии США возле Кочайти Лэйкс они выехали в двадцать ноль-ноль.
— Надеюсь, через посты нас пропустят, — сообщил «Ворон». — Ты, главное, не говори ничего.
— Буду нем, как лосось, поднимающийся выше воды, — рассмеялся напарник.
За посты, выставленные Национальной Гвардией, он был абсолютно спокоен. Одежда, машина, оружие, документы… Ничто из указанного не вызвало бы подозрения даже у самого дотошного проверяющего: бойцы Инженерного Корпуса направляются на очередную инспекцию аномальной зоны.
Другое дело — посты «гражданских активистов» из пострадавшего во время ядерной катастрофы городка Уайт-Рок. Эти могли упереться. По словам «Ворона», они до сих пор считали, что власти сознательно скрывают от них правду и что их дома и пропавшие близкие стали жертвами какого-то эксперимента яйцеголовых умников.
«Умники» против «реднеков». Рокеры против ковбоев. Городские пижоны на кроссоверах с дробовиками против неотесанной деревенщины на пикапах с винчестерами. Как только не называли сложившуюся в Америке ситуацию после введения военного положения. Ни гражданского согласия, ни стабилизации экономики оно так и не принесло. Надежды Белого дома не оправдались. Запрет забастовок, демонстраций и митингов, серьезные заказы для ВПК и резкая девальвация доллара не помогли наладить промышленное восстановление Соединенных Штатов.
Совершенно «внезапно» выяснилось, что промышленности в США практически не осталось — за сорок с небольшим лет разгула глобализации ушлые бизнесмены — «владельцы заводов, газет, пароходов» — вывели до девяноста процентов всех мощностей туда, где рабочая сила дешевле, а законы «удобнее». Вернуть их назад не мог никакой печатный станок. Даже несмотря на то, что ФРС уже принялась выпускать новые доллары, деноминированные в сто раз и призванные заменить не оправдавшие доверия старые. Увы, сегодня кредитовать бывшего гегемона никто не спешил. Вот если бы он опять показал свою силу, тогда, быть может, кое-кто и рискнул бы, но пока экономических и военных успехов нет, желающие рисковать тоже отсутствуют.
Впрочем, со стороны всё выглядело достаточно благопристойно. Большие города взяты под жёсткий контроль, перебоев с продовольствием нет, Лас-Вегас продолжает крутить рулетку, Голливуд штампует блокбастеры, а в Форт Ноксе что-то ещё охраняют. В чёрных, латинских, китайских и прочих цветных кварталах, конечно, пытались бузить, но начинающиеся беспорядки давились мгновенно и максимально жестоко. Полицейские и военные с «бунтующими» не церемонились и сразу открывали огонь на поражение. В результате некоторые населенные пункты были практически полностью очищены от уличных банд и всяких «деклассированных элементов». Для последних, по примеру тридцатых годов двадцатого века, организовали специальные рабочие лагеря, где не столько трудились, сколько отбывали срок, как в обычной тюрьме. Зарплату там не платили — рассчитывались круглосуточной охраной, здоровой диетой и морем свежего воздуха.
Напряжение, однако, росло. Сильнее всего это чувствовалось в американской глубинке, где и шерифы, и нацгвардейцы, и просто неравнодушные граждане — все местные, и не всегда понятно, кто из них представляет власть, а кто обычный бандит. Складывалось ощущение, что Дикий Запад в Америке так и остался диким, и никакие общечеловеческие ценности, гуманистические
